Обнаружив дне реки Москвы глиняный кувшин, запечатанный загадочной печатью, пионер Костыльков размечтался. Вот сдаст он сейчас данный кувшин Куда Нужно, а уже на следующий день в газетах покажется заметка: «Пионер помог Науке».
Но любопытство одолело, захотелось взглянуть самому, что в том месте в. Сломал он печать, расковырял пробку – и выяснил, что в глиняного сосуда томился могущественный джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, по окончании неожиданного освобождения от руки пионера принявший более привычное для столичного уха имя Хоттабыч. Тут всё и началось. Увы, на следующий сутки в газетах ничего про пионера, внёсшего вклад в Науку, не написали.
Время от времени я пологаю, что было бы, придерживайся Волька Костыльков начального замысла. Другими словами отнеси он кувшин Куда Нужно, сдай под расписку, тогда был бы джинн в руках… Кто в том месте в тридцать восьмом главенствовал в органах? Летом у власти ещё оставался Ежов Николай Иванович, не смотря на то, что проницательные люди задним числом и подмечали показатели скорого падения. Так это задним числом, а попади кувшин с джинном к «зоркоглазому и умному наркому»… О, тут роман на двадцать страниц, с продолжением, продолжением продолжения и продолжением продолжения продолжения.
Но я на данный момент не о наркоме в своеобразных рукавицах, а о науке.
С детства чувствую к науке уважение. Она, наука, для меня была персонифицирована в соседе, жившем в следующем по улице доме, через низкий заборчик-штакетник. По сельским меркам – ближе близкого. Он, академик ВАСХНИЛ, лауреат Сталинских и Ленинской премий, Герой Труда, и другая, и другая, выходил время от времени на крыльцо либо гулял по садику. На голове носил он тёмную шапочку, но не конфедератку, а ермолку, чем поражал сельских мальчиков наповал. И кликали его не так, как простых соседей. Кликали его Аведикт Лукьянович: для средней полосы России имя звучное, но непривычное. Сказал я с ним всего раз либо два, в случае если за беседу вычислять «Иди, мальчик, не мешай». Но всё-таки общение. Как водится в юные годы, я был практически уверен, что также буду носить тёмную шапочку.
Практически – по причине того, что грезил и об оранжевом космонавтском шлеме с гордыми буквами «СССР», и о серой генеральской папахе. Либо о тёмной, адмиральской. На дворе – середина шестидесятых; в то время, когда и грезить, если не тогда? в космосе мы первые, осваиваем Арктику с Антарктикой, флот науки бороздит Всемирный океан, а на дне морей океанологи обживают подводные дома. И так как всё – благодаря Науке. Как бы и мне её, Науку, чем-нибудь обогатить? Сделать вывод, что ли, теорему Ферма? Либо открыть метод ликвидации кариесных полостей методом особенной диеты? Возможно, сгодятся и неопровержимые доказательства визита Почвы могущественными инопланетянами с далёкой Бетельгейзе – теми, что вошли в русскую мифологию Змеями Горынычами, дремлющими на каменных тронах где-то в море-окияне: о двенадцати хоботах и с крылышками?
Увы, с годами энтузиазм мой поугас. Это не редкость. Антон Павлович Чехов вон также в юности горел жаждой послужить науке, диссертацию написать. И тему выбрал очень любопытную: «История полового авторитета». Но после этого отвлёкся, и потому медицина утратила, а литература получила. Может, и к лучшему: мало ли в медицине магистров с врачами, всех всё равняется не перелечишь. А литература, что литература? Известно что.
Хорошо. Во всё ещё юные, но уже студенческих годы прочёл я статью о том, как становятся академиками. Опубликована она была то ли в «Литературке», то ли в другом издании с налётом либерализма, потому картина в статье раскрывалась неожиданная: на пути к Тёмной Шапочке стоит волк-повытчик из тех, с кем довелось встретиться ещё Павлуше Чичикову. Стоит и не пускает. Процедура превращения учёного-исследователя в академики в статье смотрелась до того унизительной, что, право, не вызывала иных чувств, не считая отвращения. Быть может, статью писал человек, которому отказывали в Тёмной Шапочке многажды, быть может, статья была необъективной, но собственное дело она сделала: по крайней мере одним соискателем на высокое звание стало меньше. Нет, я и позже был не прочь чем-нибудь одарить науку, но желал уже сделать это нечувствительно, без упорного ползания по каменистым склонам. Не знает столбовой дороги, как же! Кое-какие кроме того не сами идут по данной дороге, а их несут в паланкинах, по пути развлекая танцами и песнями. Но пускай их, некоторых, мы отправимся вторым путём: отыщем глиняный сосуд либо заметим во сне подводные палаты Змея Горыныча о двенадцати хоботах. В этот самый момент же поделимся открытием.
Но глиняные сосуды не попадались, сны оставались туманными и неизвестными, а кремнёвый наконечник времён палеолита как нашёлся, так и потерялся.
Не редкость.
Но нет-нет а и щемит ретивое, в то время, когда слышишь о копипастных врачах всяческих наук, о походе корчевателей на российские, румынские и другие издания, а тут ещё, как алмазный венец, – реформа РАН.
Корчеватели, другими словами наукообразные статьи, написанные трикстерами, в противном случае и программами-диссертантами, попадаются то в одном, то в другом помой-му солидном издании. Нужно же, удивляются позже, явную чушь – а опубликовали. Куда критики наблюдают?
А в том направлении и наблюдают. Проделайте опыт: заберите научные издания по тому разделу науки, в котором вы если не кандидат, то эксперт, но издания полувековой давности. Заметите большое количество занимательного. Особенно в медицине, но и в других науках также. В частности, заметите то, что последовательность статей – заведомая бессмыслица, ритуальное письменное действо, не несущее в себе ни крупицы новых знаний. И ветхих также. Тут, само собой разумеется, принципиально важно и определение термина «наука». Не забывайте, как у Станислава Лема?
“Машина заурчала, и скоро площадь перед домом Трурля заполнилась толпой ученых. Одни потирали лбы, писали что-то в толстых книгах, другие хватали эти книги и драли в клочья, далеко показывались пылающие костры, на которых поджаривались мученики науки, в том месте и сям что-то громыхало, появлялись необычные дымы грибообразной формы, вся масса людей сказала в один момент, так что не было возможности осознать ни слова, составлял иногда меморандумы, воззвания и другие документы, а чуть поодаль сидели пара одиноких старцев; они беспрерывно небольшим бисерным почерком писали на клочках рваной бумаги.
— Ну, сообщишь, не хорошо? – с гордостью вскрикнул Трурль. – Согласись, вылитая наука!”
Пишут статьи, вскрывают, разоблачают крамолы, а позже внезапно узнается, что кибернетика вовсе не лженаука, генетика – не поганая выдумка оголтелых мракобесов, а научный коммунизм из единственно верного учения внезапно делается не осознай чем. И что? Лишили профессоров и докторов научного коммунизма, политэкономии социализма и званий и мичуринской агробиологии степеней? Назвали сумму нанесённого ущерба? Сорвали чёрну шапку с буйных, но недостойных голов?
Ну, реформа Академии, что ж с того? В провинции отношение к ней такое же, как к перемене обивки на креслах в государственной думе. Нам бы ваши заботы. И говорят это не обыватели в очередях за загранпаспортом, а доценты с кандидатами а также доктора с докторами наук. Медицинских и сельскохозяйственных академиков уравняют шапочками с академиками общероссийского масштаба – разве не хорошо? сельское хозяйство и Медицина – да на них мир стоит. А кто будет Главным Управдомом Академии – да какое до этого дело науке? Только бы в батареях было тепло, в розетках – электричество, а в кранах – вода. Вот так, примитивно донельзя, делает выводы провинциальный люд о реформе РАН. Неправильно делает выводы, не осознаёт глубины задачи, близкой, да и далёкой возможности? А РАН большое количество ли тревожится о судьбах Черноземья? Может, ночами не спит, а днями митингует за либо против разработки никелевого месторождения среди известных чернозёмов?
Нет уж. И местнические споры, и споры хозяйственных субъектов, а также передел собственности к той науке, которая видится в красивом далёко, отношение имеют самое косвенное.
И стал я медлено науку деперсонифицировать. Отделять университет поиска, систематизации и выработки знаний от строений, учреждений, организаций. А также от людей в шапочках и без них. Другими словами не то дабы отделять начисто, совсем. Скорее не отождествлять. Люди приходят и уходят, организации переименовываются, а Почва притягивает яблоки.
И никуда яблокам не деться.